Варешка
* * *
Возле молочного с пеной пруда, самого полезного и невкусного, стоял маленький глиняный дом с окошком на крыше. Окно было без стекла, прямо в небо, поэтому ночами можно было вылетать прямо из комнаты и таким же путем залетать обратно, в кровать. В спальне пахло сушеными васильками, апельсиновой коркой и клевером. Это были дедушкины запахи, потому что он их собирал и с ними возился. За ними он ходил в лес и приносил всегда разные: мятно-туманные, горьковатые с кислинкой, пряные, елово-грибные, ягодные. В комнате был деревянный скрипучий пол и холодные стены, которые даже красить не стали, потому что краске не хотелось мерзнуть, а они пачкаться не желали. Вот и оставили их в покое.
Бабушка тоже была при деле. Утром соберет с горстку земляники в миску. Та постоит на солнышке, согреется, пустит сок, и тогда уже можно идти дождю. Бабушка выносит расписные чашки, ставит их на землю, дождь наливает воду и идет дальше спать. А бабуля будит нас, и мы завтракаем – дождевая вода с земляникой и сна как не бывало.
* * *
Переезжать не хотелось, но мама обещала, что в новой квартире мне понравится. Мы собирались. Папа поторапливал: «Давайте скорее, на поезд опоздаем!» Я спешила, одевала своих бумажных кукол в дорогу. Папа разозлился и отнял у меня коробку. Несколько кукол выпало, а я не успела их поднять. Он схватил меня больно за руку, и потащил за собой. Когда мы ехали в лифте, он кричал. Мне очень хотелось его ударить, отомстить за кукол и за громкий голос, от которого закладывало уши и становилось жарко.
Потом мы сели в машину и поехали. Я оборачивалась и смотрела на наш дом, пока он не скрылся из виду. Безразлично глядела на дорогу, рассматривая людей в машинах. Поражаюсь, почему люди заводят машины, когда есть трамваи и поезда, которые ходят по рельсам и поют колыбельные «чух-чух» и никаких там «ш-шш» и «ж-жж». Водитель поглядывал на меня в зеркало заднего вида. Я не выдержала такого нахальства, и показала ему язык. Он испугался и больше не смотрел на меня.
Когда мы сели в поезд, папа смягчился. Когда он чувствует себя виноватым, глаза у него становятся светлыми, а значит – добрыми. В такие моменты надо пользоваться случаем и просить что угодно.
- Папик, порисуй ручку! – попросила я.
- А ты ложись и я порисую.
Я легла на папины колени и закрыла глаза. Чувствовала прикосновение твердых, слегка влажных пальцев на мягкой коже запястья, и выше, там, где выступают вены. По ним скользили волны папиной доброты.
На поезде мы ехали несколько дней. Поначалу я капризничала, но потом привыкла. Ждала станции, а как только поезд останавливался, бежала на улицу, подышать воздухом и послушать, что продают. С последней ступеньки бодро спрыгивала проводница и тогда, вслед за ней, можно было спрыгнуть и мне.
«Пирожки, горячие пирожки!!!» - горланили грудастые женщины.
«Пряники, сладкыя пряники!» - перебивали их писклявые голоса басы потных мужчин.
Проводница была совсем еще не взрослая. У нее были светлые, вьющиеся волосы, которые она убирала наверх. Мне нравилось, как танцевала ее кудрявая прядка на лбу, она отталкивалась ото лба и подлетала. Девушка пыталась ее убрать за ухо, но она не слушалась.
Когда мама сказала, что скоро приедем, время начало тянутся медленно. Я смотрела в окно, чтобы не пропустить этот самый Хабаровск, увидеть его первой. Тыкала пальцем на каждый дом, спрашивая:
- Это Хабаровск?
Мама качала головой.
Нет, терпения у меня все-таки не вагон, а целый поезд!
Новая квартира мне понравилась, в ней было целых три комнаты. Моя – самая маленькая и светлая. На следующий же день после переезда я пошла в школу. Она была плохая.
* * *
В поле паслись Божьи коровы, они были большие, полные, с красными спинами в черный кружочек. Они давали очень вкусное Божье молоко. Оно считалось лекарством, и пить его можно было только, когда заболеешь. Поэтому болеть мы любили, даже порой специально притворялись больными, чтобы полакомиться теплым, сладковатым, с карамельным привкусом, молоком. Я все время говорю мы, мы. А это на самом деле зашифрованное: Я, Варешка, и мой брат Сенька. Мы с ним близнецы, только я намного красивее, потому что я девочка и волосы у меня длинные, рыжие. У него тоже рыжие, но не волосы, а лохмы, постоянно к ним цепляются всякие там колючки. Мы с Сенькой всегда вместе ходим, потому, что иначе нельзя.
Кроме больших коров, в поле паслись и маленькие коровки. Если их угостить сахаром, или изюмом, можно покататься. Спины у них теплые, согретые солнцем. У нас почти всегда солнце. Катаемся мы по очереди, потому что вдвоем не помещаемся. Однажды, когда я уселась на спину коровки и щекотнула ее тоненькие, как шелковые нитки, рожки, она ненадолго взлетела. Видно, уж очень приятно ей стало. Вот уж Сенька тогда обзавидовался!
* * *
Моя классная руководительница, Анастасия Федоровна, сразу же получила от меня в награду прозвище – Федорино горе. Длинный нос, на кончик которого всегда сползают очки, под носом – большая выпуклая родинка, тонкие губы, красная помада, прямой пробор густых каштановых волос.
В 5 «Б» дружить было не с кем. Девочки хорошо учились, красиво улыбались, вешали друг другу комплименты по поводу новых кофточек, заколок, причесок и подобной ерунды. А за глаза – ненавидели. Мальчишки – еще хуже, издевались открыто, громко, обидно. Одна девочка как-то встала после урока со стула, а там пятно кровавое. Кто-то из ребят увидел, и разнеслось по всему классу: Кровавая Люба!
Но главным несчастьем для меня была математика. Федорино горе корябала на доске отвратительно-ровным почерком свои иксы и игреки, а мы переписывали. К доске она вызывала только самых умных. Хотя, были и исключения. Когда у нее случалось плохое настроение, она вызывала к доске меня, или Чернова, а иногда даже нас двоих. Мы стояли пол урока у доски, и ничего не соображали.
- Ты что не можешь посчитать? Дура что ли? – раздражалась Федора. На щеках расплывались кляксы румянца. Кривая усмешка.
- Садись, два!
Я начала носить серые кофты, даже попросила маму подстричь меня «под мальчика». И началось – придешь в магазин за жвачкой, а там – «Возьмите сдачу, молодой человек». Я сначала не понимала в чем дело, девочка ведь тоже человек, а когда объяснили, я даже расстроилась.
На контрольной по математике меня посадили одну, чтоб ни у кого не списывала. В учебник тоже подсмотреть не удалось. И тогда я нарисовала в черновике большого красного рака с выпученными черными глазами и острыми клешнями.
* * *
По одному гулять нельзя, потому что опасно это. В озерах, прудах, реках и даже колодцах, водятся маленькие, темные, на вид совершенно не страшные раки. Кус – и утащат в воду, поминай как звали. Мы с Сенькой люди умные, все понимаем. Но я боюсь их до смерти. По ночам, бывает, даже в кошмарах снятся. А Сенька говорит: «Я тебя в обиду не дам!»
Показывает свой смелый кулак, а бабушка хохочет:
- Вот у тебя, Варешка, защитник какой, с таким не пропадаешь!
* * *
Пропал папа. Нигде не могу его найти. Хожу по комнатам, натыкаюсь на черные рамки, в которых сидит какой-то дядька. Точнее, не он сам, а его изображение. Он улыбается, зеленые глаза аж светятся от радости, рыжие волосы развиваются на ветру. А мне не до смеха. Где папа?
Несколько раз спрашивала у мамы, кто такой этот дядя. В ответ – молчание. Глаза у нее красные, заплаканные. Что-то не так.
На следующий день мама уехала в гости, а меня оставила у соседки, тети Наташи. Она налила мне тарелку супа, в котором плавали кусочки разваренной моркови и лука. Есть не хотелось.
- Варюша, ну хоть ложечку.
- Где папа?
Он появился не сразу. Только через несколько месяцев. Был он маленький, голый, часто плакал. Не задумываясь, мы назвали его Арсением.
К списку подборок участников форума... |
