Чугунова Дарья

Встреча

Берешь пузырек морской волны и разливаешь его по чистому листу. Получается небо над моим городом. Оно всегда такое в этот час. Небо цвета морской волны. Фон готов. Теперь выдумываешь или просто подглядываешь с соседней скамейки влюбленную пару: юношу и девушку. Они влюблены - это обязательно, это канон, как в иконописи, иначе что же можно написать про невлюбленного человека, разве что он ел, что пил, что предпочитал одевать по праздникам - простая опись имущества и затраченных материалов на скучное существование. Другое дело, если человек влюблен, а вот в кого - это как раз простор для воображения и карандаша. Кажется, и дел-то! Но до чего же это было сложно: написать рассказ для очередной среды у Профессора. Иногда я была так чутка, что хватала мысль за хвост, а пером отгоняла ненужный хлам, нащупывала кончиками пальцев душу героя, чувствовала им, была им. В такие моменты я нахожусь в своем времени и улыбаюсь в себя.

На этот раз ничего не выходило. Мысли были стандартные и замороженные словно полуфабрикаты. Между мной и письменным столом находилась невидимая стена, о которую я больно ударяла лоб, всякий раз пытаясь сесть за работу. Просто я хотела понравиться и крылья мои тоскливо складывались за плечи.

В магазине было шумно и душно. Непринципиальные модницы, желающие сэкономить, перебирали вешалки с уцененными YSL и Mochino. В отдельном ящике без порядку лежали сумки, кошельки и портмоне уже неизвестной свежести. Высокая прозрачная витрина демонстрировала солнечные очки, которые, кажется, были собраны здесь с самого первобытного экземпляра и до наших дней. Здесь я всегда останавливалась на минутку и вглядывалась в их темные, а иногда и зеленые стекла. Напротив стояла витрина с муляжами книг. На их корочках красовались громкие имена классических авторов. Здесь они только красовались. Раскрыв такой муляж можно было обнаружить, что это на самом деле преудобная и занимательная коробка с перчатками из тонкой телячьей кожи, атласа или кружева. Иногда попадались серые носовые платки с потрепанной вышивкой инициалов и виньеток. Обычно я заходила через магазин, как и все участники профессорских сред. Я проводила рукой по длинным бусам, заглядывала в солнцезащитные стекла, желая в них что-то разглядеть, и направлялась к длинной череде вешалок с пальто. Ширма из пальто являлась преградой, а вернее сказать, занавесом и входом в наше необычное общество. Отодвинув руками вешалки и протиснувшись между ними, вы оказывались в просторной, но уютно-теплой комнате с круглым лаковым столом, множеством стульев, которых все равно недоставало для всех, и опоздавшие устраивались прямо на полу; книжными полками, заполненными до треска древесины то настоящими книгами, а то все теми же муляжами с перчатками. Иногда профессор, желая процитировать кого-то из древних, протягивал руку в книге, но, открыв ее, получал лишь рукопожатие перчатки, но не мудрость мысли. Тогда он говорил, что лучше перчатка в книге, забавляющая нас, чем перчатка у ног, приглашающая к шпаге. На западной стене комнаты висело огромное зеркало, отражающее небо цвета морской волны и первые звезды, появляющиеся в раме восточного окна противоположной стены. Над окном висела связка сухой мяты, а на подоконнике в беспорядке были разбросаны лимоны. Мы не пили кофе, но лишь чай с мятой и лимоном - поверьте, не было напитка более дурманящего и опьяняющего! На разложенных по полу простынях сушились солнечные яблоки, фигуристые груши, нежные персики, наполняющие комнату сказочным духом и дурманом. Иногда я брала такой персик и прислонялась к нему губами, получая от фрукта летний поцелуй.

У Профессора всегда было многолюдно. Приходили студенты с горящими глазами, состоявшиеся и не очень выпускники, писатели, педагоги, просто интересующиеся и интересные люди. Мы говорили о жизни, литературе, ждали момента, когда можно будет что-то рассказать о себе, слушали философские рассуждения старших и мечтали. Иногда кто-нибудь приносил гитару, и мы пели или мычали что-то под нос, разглядывая изящные пальцы музыканта на грифе инструмента или наблюдая блики и игру света на фигуристом теле гитары. Мы бросали сухие яблоки в чай, сначала были ужасно робки, но позже разговаривались и порой обожали друг друга, а порой испытывали страшную творческую ревность. Мы ловили взгляды и улыбки, собирали их в бусы и коллекции. Смотрели на звезды, сидя на подоконнике, изучали лица друг друга, молчали. Но начинали мы всегда с игры. Каждую среду по вечерам мы играли в карты. В силу того, что денег ни у кого из нас, включая Профессора, не было, на кон ставились произведения. Победитель становился их обладателем и имел “право на всечтохочешьснимиделание”. Это был официальный термин нашей игры, закрепленный местным обычаем. Сегодня на кон ставились: этот только начатый рассказ, рассказ итальянского мальчика о женщинах с картин Брюллова, грустная мелодия музыканта из провинции, совет профессора, которым, как все несмело надеялись, победитель из щедрости поделится с остальными, несколько рассказов студентов - сокурсников, гравюра моего соседа по общежитию художника Мухина, сто рублей от поэта, пребывающего в творческом беспокойстве, и старинная шляпка с вуалью от владелицы магазина, с которым по случайности соседствовал профессор, и продавцы которого иногда заходили к нему на чай после рабочего дня. Я не видела никакой логики в игре. Собственно логика - не мой конек, и отдавалась течению происходящего. Сначала мне крупно не повезло. Я проиграла еще не написанный рассказ. Его будущего владельца это даже позабавило, а я густо покраснела от смущения. “Скажите хотя бы, о чем он будет?” - спросил ухмыляясь победитель. “Да вот, хотя бы обо всем об этом” -ответила я. “Это любопытно. То есть чем интереснее будет сегодняшний вечер, тем занятнее будет ваш рассказ? Я подожду, а потом его обязательно опубликую” - ухмыльнулся он снова. Все во мне упало, но я смотрела на него улыбаясь. Я не вру, я действительно улыбаюсь искренне, а вот грущу внутренне и тоже искренне в этот же самый момент. Может это как раз и значит быть человеком настроения? А может это неуверенность в себе? Собственно, а откуда взяться уверенности? Но в то же время, как мало нужно мне, чтобы воодушевиться и снова нащупать тропу. Легкий кивок головы, ободряющее похлопывание по плечу, дружелюбная улыбка или намек на нее и я готова к свершением, хоть в омут с головой. Впрочем, это глупо. Это все то же желание нравится, закабаляющее и держащее взаперти, ограничивающее свободу. Что ж, по крайней мере, я это признавала... Во второй партии мне несказанно повезло. Уже в самом ее начале я стала обладательницей чудесной фетровой шляпы с длинной вуалью, сразу же одела ее и скрыла от всех глаза. Хозяйка магазина, Нелли Августовна, обрадовалась и сказала, что мне очень идет, и что мы даже представить не можем, как бы она расстроилась, если бы шляпа досталась мужчине. Все засмеялись. Игроки по очереди тянули карты, проигравшие с досадой расставались со своими творениями, а победители еле сдерживали самодовольные улыбки. Мужчины прятали свои лица в дымных коконах сигаретного дыма, а я подглядывала за происходящим сквозь тень вуали, то смеясь глазами, то кидая смелые взгляды. Нелли Августовна обмахивалась веером из карт и лукаво улыбалась. Профессор сегодня был молчалив. Он устало смотрел из-под круглых очков и собирался с силами, чтобы рассказать нам об античной поэзии и каких-то шутках, которые он с друзьями провернул, когда сам был студентом. Сейчас шла битва за его совет. Карта за картой ложилась на сукно стола и была под пристальным наблюдением. Мне везло с пиковой дамой, она подмигнула, и совет стал моим. Все насторожились. Позволю ли я собравшимся услышать совет или оставлю его себе? “Вот так повезло! Только зачем он ей, лучше бы я выиграл...” -думали они.

“Твой герой совсем близко, и он больше твоего хочет попасть в рассказ. Только прояви к нему больше внимания и терпения, наблюдай” - вот и все, что сказал профессор. Да я это и сама знаю! Может, он увидел, что выиграла я, и решил припрятать совет до следующего случая? Или это все на что он способен? Профессор ласково улыбался, когда говорил это, и я тоже, но думаю, он заметил мое разочарование. Я не возражала, чтобы профессор сказал совет во всеуслышание, и заметила еще несколько разочарованных взглядов. Хотя что мы могли вообще знать о советах и о том, на сколько они важны. Мы просто запоминали. А дальше должна была показать жизнь...

Улицы были пустынны. Странное выражение. Городская улица пустынна. Говорю так и представляю особняки XIX века, офисные здания, множество дорожных знаков, а между ними песчаные дюны, сухой вереск, гонимый ветром и... молчание. Начался дождь. Я встала под крыльцо какого-то домика и наблюдала. Мне нравилось высматривать такие места, по которым было совершенно непонятно - наше ли это время или прошлый век. Правда, их было немного. Я ловила ладонью капли дождя и смотрела на радужные блики в лужах, куда попал бензин.

“Я Вам не помешаю? - вмешался в мои мысли мужской голос, - льет, как из ведра”. Я подвинулась, незнакомец вступил на крыльцо, взлохматил мокрые длинные волосы, и я увидела его лицо. Это был молодой человек, печальный и красивый, худощавый, с тонкими чертами лица и лукавыми губами. Глаза его смеялись. Он стянул перчатки и попытался разогреть руки, дыша на них. “Вот уж не думал, что хорошие рассказчики сегодня такая редкость” - вдруг заявил он. “Простите?” - не поняла я. “Да я о нынешних сочинителях. По-моему писатель должен быть хорошим рассказчиком. Иначе как же он заставит Вас перевернуть страницу, а меня заманит в нее? - постарался объяснить он, - Хотя я бы сейчас не отказался от любого рассказа, лишь бы там было сухо, сытно и место для ночлега, давно не могу пристроиться”. Я изумленно посмотрела на незнакомца. Он был мокрый, лохматый, но все равно красивый. Что ж, он мог бы стать аристократом в рассказе благодаря своим изящным длинным пальцам или сказочником благодаря веселым темным глазам и бодрому голосу. Тем не менее, он был печален. Сначала мне понравились его слова, интересный разговор, который он так естественно и красиво завел, но после заявления о ночлеге у меня возникли подозрения. Кроме того,странный плащ, мятые брюки и грязные ботинки делали его похожим на бездомного, и я решила как можно скорее уйти. Тем временем молодой человек продолжал: ”Позвольте Вас спросить, а знаете ли Вы кого-нибудь из писателей? Возможно, у них найдется местечко для меня? Я не претендую на главную роль. Могу и в эпизоде поучаствовать или садовником быть, или троюродным братом, который приезжает на Рождество. Вот только я дождь не люблю... И чтоб кормили регулярно...”. Я поражалась наглости и оригинальности, с которой этот бездомный выпрашивает милостыню, и начинала злиться. “Знаете ли Вы, что сейчас все пишут о дожде? Это новая мода - в каждом рассказе идет дождь. Так что не уверена, что могу помочь”, -заявила я. “Что ж, это грустно, я действительно не знал, извините. Неужто и правда? Это странная мода. Разве все так плохо? Не считаете ли Вы, что вечный дождь в рассказе - это грустный показатель? - сказал он и вдруг добавил - Ах, извините, я не представился - Герой Рассказа и Стихотворения”. Я ошарашенно смотрела на него и думала: бежать ли отсюда во всю прыть или слушать дальше этот спектакль. Я слушала. Герой рассказал, что он Герой, что жил уже в нескольких рассказах и одном стихе. Но отношения не сложились, и он ушел (уж не знаю, может был выгнан за тунеядство, пьянство или еще что, он толком не мог объяснить). Теперь он, увидев во мне “добрую душу”, умолял найти ему писателя или сочинить что-нибудь, что угодно. Так Герой увязался хвостом и дошел со мной до дома. Нисколько не смущаясь, Герой сказал, что теперь он мой Герой, что я за него в ответе, и вообще он очень хороший и пойдет со мной куда угодно. “Что, и домой?” - осторожно спросила я. “Конечно! Ты же не оставишь меня на улице!”-сказал он, проходя в подъезд.

Дома, как на зло, были все. Мама открыла дверь. “Мама, познакомься, это мой Герой” - представила я Героя Маме. “Романа?”- вполне резонно спросила она. “Нет, до романа мне еще далеко”, - здраво и взвесив силы ответила я. Герой любил говорить о себе, рассуждал о литературе, но, в общем, был бы рад любому пристанищу. Я начинала к нему привыкать и решила написать рассказ. Возникли сложности. То ему не нравился мой слог, то героини, то он не знал языка той страны, куда я хотела его поселить. “Герой останется на ночь?” - недовольно спросила мама, заглянув в комнату. Бедняга старался всем понравиться и даже вымыл посуду. Я это понимала, потому что он был неловок и смущен. Может, он тоже давно не распускал крылья? Мне было его жалко. Странное дело, не знала, что начну рассказ из жалости. А я ведь не уважаю это чувство. Можно ценить сочувствие, сострадание, неравнодушие. Но жалость... Она заставляет чувствовать беспомощность, она снисходительна и унизительна. А может, мой рассказ не проявление жалости, а акт милосердия?

В комнате было полутемно. Герой, долго провозившись в кресле и пытаясь придумывать сюжеты, свернулся калачиком и уснул. Он явно устал, а тепло и уют сделали свое дело. Да, это был уже мой герой. Он мирно спал, улыбаясь во сне, а темные волосы закрывали лицо. Я осторожно подошла к нему, погладила волосы, поцеловала лоб и решила, что он будет счастлив. Он был одинок и прекрасен. Может, я даже полюбила его... Так я поселила Героя в этом рассказе. Но как жаль, что я проиграла этот рассказ и не могу знать, что его ожидает, увижу ли я его. Теперь я понимаю слова Профессора и внимательно гляжу по сторонам в метро, театрах и на улицах. Быть может, где-то прогуливается одинокий персонаж... Не исключено. Дорогой читатель, увидев этот рассказ в журнале, тетради или Интернете, сообщи, пожалуйста, и я буду знать, что с моим Героем все хорошо.