В книгу вошли стихотворения и песни:

Стихотворения

Поэт
"Воркутинский скорый..."
Дед Иван и черт
Портянка
"Пахнет папа асфальтовым летом..."
"Как же так вышло? Могилу отца..."
Отчим
"Стариками горбатилось лето..."
Волк
Антонина (поэма-быль)
"Взборони-ка полюшко, борона..."
Песня Добрыни
"Пой, хор православный, божественный хор..."
"Волю и мозг сокрушает ордынская лава..."
Сон коня
"Я снов давным-давно уже боюсь..."
Саш Баш (посвящение Александру Башлачеву)
Посвящение фестивалю "Крылья" (июль 2003 года)
Кандагарский снег
Афганская каталочка
"Все снега Алибека, снега..."
Черный копатель
Торжище
Старуха
"Мне снился сегодня, поверь, наш дом..."
"В который раз уж, глядя на зарю..."
"Я в ту ночь стал богат, словно герцог..."
Колыбельная для принцессы
Дева Рек
"Я шел обезглавленным лугом во мгле..."
"Флейта горлом целый день болела..."
"Вот синица в моей горсти..."
"Я исходил чужие страны..."
"Когда под звездным дыханием..."

Песни

Кассандра
Калигула
Вальгалла
Битва
Ладушки
Конвой смерти
Певец

Вступительное слово: С.Ермаков

...Хорошие стихи - тем паче песни - тем и отличаются от обыкновенных, что пробиваются через отторжение, интриги иных маститых обитателей "Олимпа" и находят дорогу к тем, ради кого, собственно, и звучат...

...В наше безумное время к поэтам редко прислушиваются. Но попробуйте сделать это, взяв в руки новую книгу Алексея Витакова, и, хочется верить, вы тоже обнаружите, как начинают звучать внутри вас невидимые, но столь необходимые всем нам струны.

Поэт

Этой ночью луна мне в бок
Так вошла, что ребро завыло.
Я рукой - да ладонь обжег,
Я водой - да не тут-то было.

Распалилась бесова кость.
Бес в ночные рванул овраги.
Тело лампой во тьме зажглось
Над холодным листом бумаги.

От ребра горю, хоть кричи,
Хоть на помощь зови святого,
Словно кто-то меня включил,
Чтоб отлить на бумаге слово.

И летит стремглав, и летит
Звук нечаянный прямо к Богу;
И луна с ребром говорит,
И звезда, звезда ей в подмогу.

А меня в этом мире нет:
Вместо крови - по жилам ветер,
Вместо плоти - застывший свет,
Да и тот один в целом свете.

Словно вырублен топором
Этот свет в темноте бездонной.
И скрипит, и скрипит перо,
И строка - птенцом под ладонью.

* * *

Воркутинский скорый.
Прелое сенцо.
Паутина бора
Лапает лицо.

Душная делянка.
Волокуши след.
Сапоги-портянки
Снял дремучий дед.

Мха тугие волны -
Горькие моря.
Полно, деда, полно
Помнить лагеря!

Внучка - значит, лето.
Иглы пихт звенят.
"Где ты, внучка, где ты?
Не бросай меня!"

Дед смежает веки,
Мокрые от слез:
"Где вы, человеки?" -
Только треск стрекоз.

* * *

Пахнет папа асфальтовым летом,
Поднимает меня высоко.
И светло, как от яркого света,
От его серебристых висков.

Я хочу прикоснуться рукою
К облакам, как порою во сне -
Словно знаю уже о покое
Где-то там, в неземной тишине.

Полетела за облаком шляпа,
Не успела за шляпой рука.
И лежит со свечою мой папа,
Изголовьем ему - облака.

С той поры в каждом сне я летаю
Над резьбою знакомых крылец,
Словно кто-то меня поднимает -
Но не выше, чем в детстве отец.

С той поры путь от лета до лета
Предо мною лежит в маяках...
Только ярче не видел я света,
Чем от той седины на висках.

Отчим

Он вошел широко и прямо,
Словно витязь лихих былин.
Вопрошала глазами мама:
"Ну же, как он? Решай же, сын!"

Помню, вышли мы с ним в сарайку,
Под рубанком визжит доска:
Меч былинный, копье, нагайку...
Пот на рыжих его висках.

Вот он курит в дверном проеме,
Грозно держит его земля,
Словно мыши, все сплетни в доме
Враз попрятались по щелям.

Вот берет он ладонью строгой
Мою руку, заходит в дом...
Говорит: "Потерпи немного,
Лучше всех еще заживем!"

* * *

Стариками горбатилось лето
Меж войною и детством сирот.
Мама, как ты забедшь об этом?
Ты мне скажешь: "Мол, это не в счет".

Будет вечер дрожать слабой свечкой,
И почудится снова тебе,
Будто бабушка села у печки,
Колыбельную песню запев.

Мама, пусть нам поведает небо
Про тот лютый, про сорок второй...
Стыла бабушка в давке за хлебом
С нерожденною, мама, тобой.

А спустя тридцать лет, у колодца,
Дав мне хлеба, сказала: "Расти!
Чадо сыто - и Боже смеется,
Чадо плачет - и Боже грустит".

Мама, мама, о чем мы полночи
Говорим, будоража сердца?
Свечка плавится, гаснуть не хочет,
Знать, она вспоминает отца.

С того света отец не вернется.
Что я сыну скажу? - "Подрасти.
Чадо сыто - и Боже смеется,
Чадо плачет - и Боже грустит".

Волк

I
Ворочалась в оконной раме мгла
И шрам Луну делил напополам,
На светлое и темное делил.
И я делил при помощи чернил
Свою судьбу на сон и бытиё.
Вдруг рядом встрепенулось вороньё,
И два зрачка проткнули черноту,
Два ярко-красных, словно угольки.
Чуть позже показались и клыки -
Вся волчья пасть, размером с пустоту.
Он долго, длинно на меня смотрел,
Как будто черт, золою шелестел.
Стекала длинно с языка слюна,
Как чаша выпивается до дна.
И шевелились медленно белки -
Так стебель покидают лепестки.
Сковало вмиг дыхание его.

II
Той ночью длинной он мне рассказал
Про черный снег и деда моего,
Про холод в закатившихся глазах,
Про пальцы отмороженной руки,
Торчащие над заметью кустом.
Про то, как он был там и как потом
Отлёживался сытым у реки...
Ворочалась в оконной раме мгла.
И шрам Луну делил напополам.
Волк медленно и страшно исчезал,
Как вдаль уходит скорая гроза,
Как высыхает на ветру слеза.
И вскоре мрак накрыл его оскал,
И бешеный родник его виска,
И черное пятно его груди.
Я знаю, для чего он приходил.

* * *

Взборони-ка полюшко, борона.
Говори-ка, полюшко, дотемна:
Как стояли сосны здесь до небес,
Как валили бабы упрямый лес.

Не щадило времечко бабьих рук.
Не до вдовьих слез было, не до мук,
Как в болотах плакали топоры,
Оттого поля на Руси светлы.

Как накинул хомут я на солнышко.
Как поставил ребром поле-полюшко.
А из черной земли рукавица торчит
Одинёшенько.

Гори, гори ясно, гори, гори
Высоко над полем, Ярилов лик!
Как рожали детушек в подолы,
Оттого поля на Руси Светлы.

Взборони-ка горюшко, борона,
А межа у горюшка не видна.
Не видна межа, развернись душа!
Хорошо в полях на Руси дышать!

Как накинул хомут я на солнышко...

* * *

Волю и мозг сокрушает ордынская лава.
Сабля и меч, как любовники, жаждут услады.
Нет расстояния, времени. Пали преграды.
Тело заполнено сердцем, рожденным для славы.

Гридни навстречу Орде вырастают гвоздями:
Очи их копий сверкают, слезятся росою,
Словно два тела сплелись заплетенной косою...
Луг превращается в пеструю трупную заметь.

Словно обнявшись навеки крылами, две птицы
Клювами стрел проникают все глубже друг в друга.
Вот уже тело с двумя головами над лугом
Встало, шагнуло, не в силах разъединиться.

Посвящение фестивалю "Крылья"
(июль 2003 года)

Над шахматной клеткой потеет висок,
Играет шампань со льдом.
"Да будет так!" - говорит игрок
И делает ход слоном.

За то, что я плащ как тунику носил,
А стрижку как греческий бог,
Тротиловым мясом по Руси
Бреду вдали от дорог.

Невидимый кто-то нацелил прищур
В затылок моей душе.
Ах, как он вальяжен под вкрип купюр,
Сторонник окопных вшей!

Какая разница: нечет иль чёт,
Где - шахматы, где - очко...
И только подросток, зажав живот,
Лежит на траве ничком.

Радеют фигуры сквозь кубики льда.
О чем-то кричат уста.
Как больно видеть землю, когда
Ты знаешь, кто ею стал.

От мыслей державных сошли мы с ума
И память забыли давно.
А тот, невидимый, ставит мат.
И жирный крест заодно.

* * *

Все снега Алибека, снега.
Православных крестов не видать.
Рваным тельником знамя полка
Поднялось, чтобы птицею стать.

Не боюсь проливного огня,
А молю об одном, об одном,
Чтобы мама калеку меня
На руках не носила потом.

Этим траверсом выжженых гор
Мы отрезали шансы на жизнь,
И Харон приготовил багор,
Да и ворон, как в песне, кружит.

Не боюсь проливного огня,
А молю об одном, об одном,
Чтоб жена половинку меня
На руках не носила потом.

Ёлка, ёлочка, русская ель,
Ты стоишь ни жива, ни мертва!
Постели же нам дома постель,
Мы тогда не предъявим права...

Не боюсь проливного огня,
А молю об одном, об одном,
Чтобы теплым оконцем маня,
Мне опять померещился дом.

Торжище

Карамельку дурачок
Развернет украдкою,
Да приляжет на бочок
Рядышком с трехрядкою.
А на торжище - гульба
Разбитная, шалая.
Закатись назад, губа, -
Здесь таких не балуют.
Я всю голову сломал
Ночью над хореями,
А как вышел на базар,
Сразу и навеяло...
"Деньги-меньги, фрукты, мед..."
Тридцать лет как не было:
Вон Аббас-оглы жует
С философской репою.
И, куда ни упади -
Импорты с наклейками.
И куда ни погляди, -
Дурни с карамельками.
Вот один уже поет,
Рвет трехрядку дедову.
"Деньги-меньги, фрукты, мед..."
Тридцать лет как не было.
Тридцать лет - ни дать, ни взять,
Я с железным рубликом.
И идет с авоськой мать,
А в авоське - скумбрия.
И Аббас-оглы дрожит,
Прячет взгляд под кепкою.
Он за перхоть был отшит
Нашею соседкою.
Бабы, бабы! Где вы, где,
Фронтовые сироты?
Как Аббас-оглы потел
Против слова "Ироды".
"Деньги-меньги, фрукты, мед..."
Жизнь бывает сладкою,
Но трехрядка не поет,
Лишь хрипит украдкою.

* * *

Мне снился сегодня, поверь, наш дом...
Мир странен порою во сне.
Ты тучу пришила серым дождем
К моей искривленной спине.

Сказала ты мне, что на рубль беда,
Поешь, мол, и все ничего.
А умерший в чреве моем все ждал,
Когда ты споешь для него.

Он просто обиделся как умел
И к Богу обратно ушел.
Ушел, пребывая в кромешной тьме.
Теперь-то ему хорошо.

И был сизый голубь в тебе распят.
И ты был в зловещей тени.
Но Умерший В Чреве любил тебя
И смог от беды заслонить.

Просил он у Бога земной судьбы.
А было ль тебе до него?
Он просто в тебя весь - обидчив был.
Но Бог не узнал ничего.

А то наказал бы тогда Господь
За то, что незрячим ты был.
За то, что я не сохранила плод -
Земной не случилось судьбы.

И ты вдруг умолкла. Да что говорить -
Умолкла крестом на миру.
Потом дождевая, седая нить
Во мне залатала дыру.

И был сизый голубь распят на земле.
Дрожала пернатая бровь.
И я догадался, чья в серой мгле
Стекала под перьями кровь.

* * *

Я шел обезглавленым лугом во мгле,
На серые пни бранясь,
И слышал, как комариный князь
Оплакивал свой гарем.

И в плаче его было что-то от звезд.
Узор плела стрекоза.
Я шел и шел на ее глаза...
Пока не прошел насквозь.

Я помнил и чтил стариковский наказ:
Плутая, не тратил сил.
И если я когда-нибудь жил,
То в недрах стрекозьих глаз.

Я зреньем ее был и трепетом крыл,
Казненного луга сном.
Я был впервые в себе самом...
А впрочем, я просто был.

Когда обернулся - плыла стрекоза
В ночи, огибая луг.
И крылья то исчезали вдруг,
То превращались в глаза.

В глаза, по которым исходит гроза.
Глаза - трепет тонких жил.
Нет в мире более глаз чужих,
Чем собственные глаза.

Какая же странная песня, мой князь,
Мой тонкопоножий друг!
Давным-давно обезглавлен луг
И нету во мне меня.

Всего только раз, а потом - только врозь.
Как неуловима связь!
Оплакивай свой гарем, мой князь.
Есть в этом что-то от звезд.

* * *

Флейта горлом целый день болела.
Видно, флейту довела молва.
Ты болезнь ее в подъезде мелом
На стене кирпичной рисовал

Лютовала злодейка-погода.
За окошком осыпался клен.
И казалось тебе отчего-то,
Что ты флейтой печальной рожден.

Кто же знал, что такое случится -
Ой, чудны твои, Боже, дела! -
Что у флейты печальной родится
Человечек: вихры, два крыла.

А потом присел закат на ступени.
Пояивилась луна второпях.
И заглядывали в окна тени,
Узнавая в рисунке себя.

Поднимались за окнами тени,
Но ты флейту взял в руки во тьме.
И забилось печальное время
В горле флейты печальной твоей.

* * *

Вот синица в моей горсти
Говорит: "Я тюремщик твой.
Ты меня, милый друг, отпусти,
А не хочешь - ну, Бог с тобой".

Я ответил ей, что летал
Журавлем. Был не глух, не слеп.
Подо мною твой лес проплывал
Тихой родиной в серебре.

Я на землю спустился и
Зацепился в толпе крылом.
Стал коряв, неуклюж, вон, спроси
У зевак под моим окном.

"Нет, синичка, мой друг, прости!
Лучше ты, чем злорадный смех".
А она о своем: "Отпусти.
Ты ведь знаешь: Крыло - не грех.

Что тебе до моих сетей?
Вспомни, как ты тогда летал.
У своих нерожденных детей
Руки теплые целовал!"

Тут я выдохнул ей: "Ну, держись!"
И кулак разжал горячо.
А она не вспорхнула ввысь -
Пересела мне на плечо.

* * *

Когда под звездным дыханием
Дорогу выдохнет грудь,
Знай: это гимны скитанию
Уже поет Млечный Путь.

Найти в прощеньи прощание -
Как между двух строк умереть.
Но счастливо то скитание,
Когда поет гимны твердь.

Когда от слов небо в аистах,
Когда в глазах дрогнет лед,
Свершится то, что останется,
Случится то, что взойдет.

Когда луна оком таинства
Судьбу к судьбе приведет,
Свершится то, что останется,
Случится то, что взойдет.

Слеза сразит расстояние,
Губам от встречи гореть.
Знай: счастливо то скитание,
Когда поет гимны твердь!

Кассандра

Dm     Am               Dm
Перо, чернила - скрип галер.
F              C          Dm
Я вновь иду сквозь дым на Трою.
        B  C     F
И между мною и тобою
B            Am     Dm
Опять встает слепой Гомер.

На берег якорная муть
Вползет, гонимая волною,
И ахиллесовой пятою
Придется мне измерить путь.

И я пройду по зеркалам,
По отражающимся лицам.
Я расскажу тебе о жрице,
Которой раньше ты была,

Как туника с дрожащих плеч
Стекала медленно и страшно...
Но крик твой, перешедший в кашель,
Прервет потом ахейский меч.

Взметнется к звездам круг огня,
И я увижу, как ложится
К ногам окоченевшей жрицы
Тень деревянного коня...

Калигула

Dm
И снова Рим истерзанный
D7
Мосты над Тиюром сжег:
Gm
Калигула стал Цезарем,
A7
На троне - "Сапожок".
Dm
И прячут жен сенаторы,
A7              Gm
Народ ушел в разврат,
Gm           Dm
И кровью гладиаторов
A7
Залит амфитеатр.

Dm
Над горлом перерезанным
A7
Осклабился рожок:
G7
Калигула стал Цезарем,
A7
На троне - "Спожок"...
Dm
А я кричу: "Налей еще!
Gm
Да здравствует вертеп.
C
А кто не хвалит зрелища,
F         A7
Тот не получит хлеб".
Dm
И ходит бог за бездарем,
D7          Gm
Держа ночной горшок:
              Dm
Калигула стал Цезарем,
A7
На троне - "Сапожок".

Dm
А ветреные гении,
Dm7            Gm
Блажественно сопя,
               Dm
В тупом совокуплении
A7
Вполне нашли себя.
Dm
Готовит Рим истерзанный
D7          G7
Веревку и мешок:
              Dm
Калигула стал Цезарем,
A7                  Dm
Будь счастлив, "Сапожок".

Валгалла

Hm               A        Hm
Филин устало над жизнью парит.
                      A        D
Старуха, ты слышишь? Дверь отопри!
   Em                 Hm       G
Полжизни я прожил с тобою! Впусти!
   Em                   F#
Полжизни мне снилась другая. Прости...
   Hm            G        D        A  F#
По звездам - драккары! Ты помнишь ее?
    Hm       G       D        A  F#
Пронзительно выло тогда воронье.
    Hm      E7         F#        Hm
На бреге Валгаллы, от счастья пьяна,
  Hm     E7     F#    Hm
Невестою Одина стала она...
   G         E7           F#     Hm
Валгалла, Валгалла, - на мне ее кровь.
   G           E7         F#       Hm    E7 F#
Валгалла, - мы больше не свидимся вновь.

Старуха, родная, ответь мне, ответь:
Со старостью нашей поблизости смерть?
Полжизни ты всюду бывала со мной,
Но имя другого шептала порой?
По звездам - драккары! Я помню его!
Невинное было его ремесло.
На бреге Валгаллы средь сосен и пихт
Пирует, старуха, твой первый жених.
Валгалла, Валгалла, - на мне его кровь.
Валгалла, - мы больше не свидимся вновь.

Там, за морями, живет старый сыч.
Тихо, старуха! Убитых не кличь.
Мне больше не видеть фиордов костры:
Вестфольдинги пели - кружились миры.
По звездам - драккары над пеной судьбы,
Соленому ветру - горячие лбы.
На бреге Валгаллы в сияньи росы
С погибшими в битвах пирует мой сын.
Валгалла, Валгалла, - на мне его кровь.
Валгалла - мы больше не свидимся вновь...

Битва

Em             Am         Em
Я помню все: я юным был и диким,
  Em     Am               Hm7
Я помню лед и полдень обнажённый,
   Am         G      Dm
На панцирях играющие блики
  Am              Hm7
И взгляд отца, слезами обожженный.

Наш строй - живое мясо - крестоносцы
Железным клином повалили навзничь.
Мы гибли, мы дрались под русским солнцем,
С проклятьями и с криком "Ярославич!"

  Am              Em
Я помню, как в глазах плясало пламя,
        Am     Em
Как от ударов гнулись наши латы,
  Am              G              Dm
Отца в обнимку с кнехтом между льдами
  Am                          Hm7
И лязг дружин, рванувших из засады,

И стонущее месиво, и солнца
Печальный диск, от крови темно-красный.
И горькую усмешку крестоносца,
Меня не зарубившего - напрасно!

Я помню тяжесть славного похода
И горечь слез, в стенаниях пролитых.
Я помню всех, почивших в чудских водах,
Но лучше помню лица мной убитых.

Ладушки

Em      Am7        Em
Дождик слизывал следы
    Am7        Em
Незалеченной беды.
     D7         G
У певца гулял кадык:
Am7  Hm7       Em
Лада-ладушки-лады...

Лада-ладушки-лады!
Князь вернулся из Орды.
Князь вернулся - будет пир,
Князь вернулся - значит, мир.

Значит, зазвенит трава,
Значит, баба - не вдова,
Для ограды из колов
Не нарубит смерть голов.

По обугленным домам,
По разграбленным церквам
С воем не пойдет юрод
Лаской утешать сирот.

Дикий хохот тетивы
Кровью не зальет ковыль.
Не бывать лихой беде -
Дань уплачена Орде.

Медом давятся мужи,
Дети не едят коржи,
У певца дрожит кадык:
Княже, ладушки-лады...

Конвой смерти

Em                    Am     Hm7
Был жив каперанг, он еще говорил,
Em                  Am
Глухо откашлявшись кровью.
   Am                      Em
А крейсер уже по нему отслужил,
  Gm7                 C
Обшивкой скрипя в изголовье.

   G       D7         Em     Hm7
Снуют субмарины, как стая волков,
G                   D7 Hm7
Кружится "Чарли" зловеще:
   C           E7                     Am7
До Мурманска - больше, чем двадцать веков,
   Em     F    Fm   Hm7
До отчего дома - не меньше.

Появятся "Юнкерсы" с песней сирен:
Снаряд оглушительно взвоет,
И в кубриках с перекосившихся стен
Вода фотографии смоет.

Черны мы от дыма, цинги и ветров,
Но мы еще крепкий орешек.
До Мурманска - больше, чем двадцать веков,
До отчего дома - не меньше.

Радар неисправен и цель не берет.
Матросы друг с другом простились:
С замерзшими трупами ткнется вельбот
В заснеженный берег России.

Всего до безумия пара шагов,
Врывается смерть через бреши.
До Мурманска больше, чем двадцать веков,
До отчего дома - не меньше.

Певец

Dm       C     B    A7
Гудел пчелиным роем век,
Dm        C     B     A7
Сгорая в праздниках и буднях.
F        C    Dm  A7
Шел по дороге человек
F       C     B     A7
С сумою и со старой лютней.

F         C      Dm    A7
Был плащ изодран и прожжен
F     C     Dm    A7
И защищал едва ли тело.
B            C          F
Был мир в глазах его смешон,
Gm                      A7
Был мир в глазах его смешон,
B        Am     Dm
И он в миру был не у дела.

То расступались облака,
То вновь сходились к изголовью,
То песнь его была легка,
То наполнялась звездной кровью.

Он шел, поруганный молвой,
Смеясь над ворожбой цыганки.
Был жалок мир в глазах его,
Был жалок мир в глазах его,
И он в миру казался жалким.

О, нет страшнее ничего
Толпы, разгоряченной свистом,
Но мир был слаб в глазах того,
Кто смог стать миру ненавистным.

То расступались облака,
То вновь сходились к изголовью,
То песнь его была легка,
То песнь его была легка,
То наполнялась звездной кровью.

То раною была в виске,
То заставляла верить в чудо.
Он шел туда, где был никем,
Чтобы вернуться ниоткуда.

М.:Ладога-100, 2004

Версия для печати