По каким запредельным законам
Подборка в журнале "Москва", декабрь 2007

Алексей Иольевич Витаков родился в 1966 году в городе Микунь Коми АССР. Автор пяти поэтических книг. Стихи публиковались в журналах «Край смоленский», «Провинция», «Воин России», «Молодая гвардия», «Наш современник», «Дружба народов», «Смена». Лауреат конкурса им. К.Нефедьева в рамках Всемирного литературного форума. Лауреат премии журнала «Москва».
Член Союза писателей России. Живет в Москве.

* * *

Зарывается ветер в траву-лебеду.
Больно взгляду от сора и праха.
Брошу все. Пусть осудят меня. Я уйду
Высоко — к черногорским монахам.

Там, где вырублен в скалах Священный Острог,
Где бескрайне синеет пространство,
Я поставлю свечу, чтоб огонь мой зажег
Беловласое солнце славянства.

Лебединая дымка и светлая грусть.
Серпантином петляет дорога.
Я о крестик, оброненный кем-то, споткнусь,
Как о жизнь, разлученную с Богом.

Вспомню пьяные бури и пепел земли.
Наплывет туча тенью былого.
Но десница нетленная губы мои
Отогреет для вещего слова.

Оросятся ладони святою водой.
Сердце выдохнет речь покаянья.
И внезапно гортань полыхнет немотой
Перед пылью могильного камня.

* * *

Гремел состав. В вагоне, в полумгле
Я ехал через край, где жил когда-то.
И одиноко на пути у взгляда
Подрагивала капля на стекле.

Она касалась серых мостовых,
В глазу вороньем дико замирала,
С крестов летела на дыханье свалок,
С толкучек рынка — снова на кресты.

Дрожала на темнеющих углах.
И только листопад безрезультатно,
Не ведая о стороне обратной,
Смахнуть ее пытался со стекла.

В окно бил свет осеннего огня.
Свет пышного природы увяданья.
Но лишь сквозь каплю тонкий луч сиянья
Забытых лет заглядывал в меня.

* * *

Закончились приливы и отливы.
Зовет Психея каменных колодцев.
И стихотворец крымского разлива,
В Москву вернувшись, стал канатоходцем.

Вот улица натянута струною.
Ты так мечтал бродячим стать артистом
И где-нибудь в Палермо над толпою
Идти с шестом и обмирать от свиста.

Почувствовав загробный мир у горла,
Поймать цветок и приколоть у сердца.
Какая к черту зрелость, если в сорок
Никак не можешь выбраться из детства.

Что называешь ты пятою Ахиллеса,
Конечно, душу, что ж еще, а это значит —
Над бездною впрямую равновесье
Зависит от нее и от удачи.

Чем выше над толпой дрожит веревка,
Тем явней божества преобладанье
Над плотью, из которой был ты соткан,
Над кровью, что готова течь на камни.

А далее — сверкающие звезды.
Внизу — вокруг оси скрипящий глобус.
Иди, уже давно бояться поздно.
Иди, как в слепоте идут на голос.

* * *

Луну рвало на свет фонарный желчью.
Стояла тьма клубами меж домов.
Был шелест листьев отголоском речи
Мной брошенных, забытых городов.

Я шел Москвой прокуренный, не старый,
На пустоту сердечную ропща.
И рыжая листва трепала парус,
Продрогший парус моего плаща.

Я шел Москвой, горящим в небо Римом,
Орущими камнями мостовой,
Запечатленный сигаретным дымом,
Ущербным, как луна над головой.

* * *

Деревня есть на синем берегу.
Святая простота в полураспаде.
Единственная улица, горбатясь,
Выходит прямо в заячью тайгу.

Тень прошлого к излучине реки
Сбегает покосившейся оградой.
Нет ни души, лишь Леший, Бога ради,
Кроит, знай, голенище из блохи.

И смотрит на покрытый рябью плес
Невидящим и потускневшим взором.
Нет ни души — лишь небо за угором
Стоит еще все так же — в полный рост.

Вот только солнце прежнее ушло.
В проеме избяном горит зерцало.
От солнца отражение осталось,
Присыпанное пеплом и золой.

Эх, дядька Леший, как же так стряслось?
Теперь свой образ в зеркале ты видишь.
А я напротив. Впрочем — не в обиде!
Давай возьмем в предбаннике весло,

Пойдем к реке задумчивой травой,
Закинем паутину вместо сети.
Паук нам скажет: «Экие вы дети!
Там просто рыба — больше ничего.

Все остальные сгинули гуртом —
Быть может, серый волк унес до рая,
Через глаза дубравы пропуская
И заметая русла рек хвостом».

Увы, похоже правда, все прошло.
И нет стогов, где я искал иголку,
Где дудочка подбрасывала челку,
Открыв ветрам просторное чело.

* * *

Казалось, вот-вот тьма мой путь перейдет.
Фонарные блики сольются.
Скажи, из каких запредельных широт
Смог отсвет лица твоего дотянуться.
В продутой навылет ветрами душе
Забилось тепло восковое.
Плоть разум покинула на вираже,
Споткнувшись, как водится, на полуслове.

Закрой ото всех меня, словно во сне,
И пусть пуховым одеялом
Лишь нами придуманный стелется снег —
Да так, чтоб гортань немотой запекалась.
Усталый бродяга — я жду у ворот,
Боясь в темноте разминуться.
Скажи, из каких запредельных широт
Смог отсвет лица твоего дотянуться.

* * *

Спит бродяга, ткнувшись в рукав лицом,
От сует мирских отгороженный;
Зимним городом вдвое сложенный,
Перееханный колесом.

Видит он, объятый угарным сном,
Как под сенью старой черемухи
Ветер бьет головою подсолнуха
В заколоченное окно.

Улица, улица.
Почерневший снег.
Даже глаз не жмурится —
Смотрит на калек.

Весело, весело.
Пустота в груди —
Там душа повесилась.
Господи, прости.

Эй, старик, не чую твоей руки.
Льда ресницы блещут под звездами
С кромки крыш, словно это в воздухе
Слезы, вставшие на носки.

Меж землей и небом совсем седым
Наши слезы стынут сосульками.
Эй, старик, тростью выстукивай
Блюз помоек прямо по ним.

* * *

Античной колонною — ливень в окне.
И книга раскрыта на нужной стране.
Ступай на страницы.
Там ребрами весел изрыта волна,
Там блик на щитах золотого руна,
И пена на лицах.

И песня на лицах и юность во всем.
Ступай, но прошу, не забудь об одном —
Махни мне из мига,
Когда меж Харибдой и Сциллой пойдешь.
Я тоже там был. Ничего не вернешь.
Всему своя книга.

Ступай. Пусть в лучах бесконечной зари
Улыбка до кончиков пальцев горит,
А сердце не дрогнет.
Ступай. Пусть твердят, мол, за шерстью овцы.
Да что они знают скупцы и глупцы
О звездах в ладони.

Смелее — пустует скамейка гребца.
На ручке весла виден след от кольца.
Молчу. Все проходит.
Вослед тебе пыль тяжела, как вина,
Взметнется над брегом и выступит на
Моем переплете.

* * *

Над Смирной стойкий дух покоя.
Застыла дымки пелена.
И у гекзаметра прибоя
Стопа скалой усечена.

Как уголь тлеет песня где-то.
Потухла, выдохлась луна.
Овчина облака надета
На длинный посох чабана.

Не дрогнет пепел древней веры.
Веслом не шелохнет Харон.
Песочный черновик Гомера
Давно ветрами разметен.

Ил наступает. Вот уж море
Отходит от былых портов.
Последним эллинским укором
Белеют кости городов.

* * *

Есть черта, за которой ни горя,
Ни страстей, ни превратностей нет.
Вдалеке — дрожь Эгейского моря,
Кипень бликов и режущий свет.

Скал отвесных могучие крылья.
Что же значит в заветной тиши
Для католика — Дева Мария,
Богоматерь — для русской души.

По каким запредельным законам,
Как свидетельство высшей любви,
На Руси мироточат иконы,
В кирхах — статуи плачут твои.

Козьи тропы и дебри бурьяна,
Цепи гор, нависающий лес.
Не без легкой руки Иоанна,
Стал последним приютом Эфес.

Знал апостол по звездам, по сини,
По виденьям, что время придет,
И окрасит заря Византии

Версия для печати