Отрешенной музыкой небес
Подборка в журнале "Москва", февраль 2007

Песня Бояна

Колея, обочина - все одно.
Каждой печке-лавочке - свой сверчок.
У меня два облака за спиной,
А тебе что кажется? Дурачок.

Потяни, дороженька, за рукав.
Покажи-ка волюшку наяву.
Пальцами корявыми сто рубах
Я на песне гусельной разорву.

А рвану сто первую - брызнет кровь.
Вот тогда и радуйся, пой, душа.
Говори, родимая, про любовь
И гляди на небушко, не дыша.

Я пойду по улицам в калачах
Пустоту девичьих глаз воровать.
У меня два ворона на плечах,
А тебе все ангелов подавай.

Ивою над гуслями наклонюсь.
Пусть запястья тощие вспомнят свет.
Вороны тяжелые - ну и пусть.
Но зато два облака - в синеве.

Призовет ли на небо скоро Бог
Иль отправит заживо в ад гореть:
В темных избах поодаль от дорог
Скоморохи страсть мою будут петь.

Будут петь-рассказывать день и ночь,
Да беречь от зависти и молвы.
У ветров взаймы беря только мощь,
Тишину заветную - у травы.

Где у бездны край, скажи, а где дно?
Почему в душе свистит вдруг дыра?
У меня два облака за спиной.
А еще два ворона. Так-то, брат.

* * *

Кудель метельная. Мечется снег,
Звездочка ниткою длится в оке.
Лучик серебряный - издалека.
Тонко пульсирует нитка в руках.

Как эта пряжа жжет пальцы твои.
Прячется сердце у свечки в тени.
Тяжко, родная, тебе у окна:
Больно рукам и глазам не до сна.

Взгляд до глубин ожиданьем свело.
Дом по дыханье твое замело.
Тянется ниточка в детский носок,
В мой старый свитер, тебе - на висок.

А по ту сторону синей звезды
Поезд летит сквозь морозную стынь.
В окнах несутся леса и поля.
Снежную книгу листает земля.

Лишь постоянна в мелькающей мгле
Нить серебра на оконном стекле.
Вот я касаюсь ее и в ночи
Чувствую - руки твои горячи.

* * *

Дом безлюдный весной в половодье
Неуклюже подходит к воде.
И глядится в нее и находит,
Что не та уже крепость у стен.

А внутри его заспанный ветер.
И скрипит ветру дом: "Решено.
Вот сгорю - будет легким мой пепел.
Ты посыпь свою голову мной.

А потом размети что есть силы.
Никому ничего не оставь.
Как же все-таки невыносима
Жилы тянущая пустота.

Изнутри выжигает немота.
А снаружи - то солнце, то снег.
Нелегко умереть за кого-то.
Жить вдвойне за кого-то трудней.

Принеси искры, друг ты мой ветер,
И раздуй так, чтоб ахнул восток,
Чтоб в последний раз на белом свете
Обогреть я кого-нибудь смог.

Ну а если никто не проводит,
Стон никто не услышит в огне -
Пусть хотя бы река в половодье
Потеплеет, прижавшись ко мне".

Дом затих. Глухо вскрикнула крыша.
Ей в ответ звякнул ржавый замок.
Ветер старого друга услышал.
Ветер старому другу помог.

В тени минувших лет*

Что за туча? Откуда? Понять не дано.
Дождь горохом рванул по железу.
И то Моцарта трость ударяет в окно,
То тень Пушкина падает в бездну.

То Есенин горит в говорящей листве,
Выпив жадно глазищами реки.
То, пронзая сознанье, в набухшей траве
Шелестит: "Поднимите мне веки".

Что за туча? Откуда ты, оттиск времен?
Гром грядет раскатившимся срубом.
Ходит храм по холму. Лихорадочный звон
О мои спотыкается губы.

Сквозь меня, отражая серебряный свет,
Вдаль старуха глядит, не мигая.
"Ты откуда такая?" И слышу в ответ:
"Я душа твоя - вот кто такая".

* Стихотворение приводится в авторской редакции

* * *

Вся до капли дремучая сила
Сечей выпита. Мир - просторам.
За обиду степь заплатила.
На червленый щит брешет ворон.

Зачерпнуть шеломом из Дона.
Пить и пить обожженной грудью.
А потом уж - лицом в попну.
Все забыть и спать беспробудно.

Меркурий Смоленский

Предание есть у смоленской земли.
Недаром сей град слыл твердыней.
В ту осень туманы бедой протекли
По скулам звериным Батыя.
Последний рубеж - Европа у ног.
Смоляне строптивы, как ветер.
Бормочет Батый: "Русь получит урок.
Ну где вы, собакины дети?"

Вдруг отрока видит верхом, при копье,
Над верхней губой пух едва ли.
"Рехнулись там, что ли, во граде, совсем,
На сечу детей отправляют?
Эй, отрок, ступал бы ты лучше домой:
Греть нос в материнском подоле".
И хохот по полю пошел громовой,
Потрясший тумены до колик.

"Гляди, рассмешил - аж народ мой мечи
Повыронил. Ох, ну и время!
А может, Смоленск так несет мне ключи?
Ай, руссы, не лисье ли семя!"
Меркурий и впрямь был слегка угловат.
К тому же курнос и веснушчат.
Терялась в шеломе стальном голова,
Как солнце, упавшее в тучу.

Батый веселился - да так, что не мог
Услышать,  как звонко и четко
Меркурий сказал: "Хан, тебе невдомек:
Ты - харя и псиная глотка".
Каталась орда по траве, хохоча,
Коней отпустив на приволье.
А витязь на взгорье белел как свеча
И взглядом окидывал поле.

Но вот он копье накренил - то сигнал
Застывшим в засаде дружинам.
И грохотом конницы грянул обвал.
На раз распрямилась пружина.
Удара не ждал хитроумный степняк.
На лаву надвинулась лава.
Топча ковыли, на клокочущий мрак
Шли кривичи в зареве славы.

Монголам бы стрелами бить да скакать,
Кружить по степи каруселью.
Но в ближнем бою, где оскал на оскал,
Кто может быть руссов сильнее.
"Уходим! - не выдержав, крикнул Батый
Своим поредевшим туменам. -
А где же юнец? Нешто сгинул в кусты?
Да нет, вон он, носится в белом.

Эй, братья-нойоны, кто видит мой меч,
Кто мой еще слушает голос,
Срубите юнцу буйну голову с плеч -
Пусть сам принесет ее в город".
Нойоны что псы, не нужны им слова,
Прищура бывает не мало.
Свист сабли - и собственная голова
Меркурию в руки упала.

Конь вынес из сечи и бег устремил
К бревенчатым стенам Смоленска.
Туда, где хозяин средь отчих могил
Навеки найдет себе место.
Звенела в ноябрьском морозе трава.
Чертила по небу комета.
И долго отрубленная голова
Шептала: "Победа. Победа".

Версия для печати