В круге пятого колеса
Подборка в журнале "Москва", июнь 2005


* * *

Хранитель мой, благодарю
За то, что раны есть на крыльях,
За то, что ртом, набитым пылью,
Порой о небе говорю.

* * *

Заря над травами вставала,
Держала небо на весу,
И небо тихо покидало
Остекленевшую росу.

И тишь стояла в горле колом,
Звенела в сдавленном виске.
Все. Кони встали. Куликово.
И Русь в цветочном лепестке.

* * *

Пролетала родина струйкою дыма.
Зацепило тоненько, потянуло длинно.
Пролетала родина, вдаль уносилась,
Словно самокрутка дедова курилась.

Уходил метелью, не думал о Боге,
А душа споткнулась на самом пороге.
Разрубило душу железною дверью -
Кто теперь душе такой будет верить?

Улетает родина, вдаль улетает.
По ромашке женщина не гадает.
Голова у женщины - ромашковой чашей
От любви, конечно же, настоящей.

Из оконца взгляд ее сколькит над равниной,
Там и есть души моей половина.
Вот и все, что видел я в той струйке дыма.
Зацепило тоненько, потянуло длинно.

* * *

Пой, хор православный, божественный хор,
Под папертный стон да под звонницы звон.
Мальчонка из века батыевых орд -
Челом толчее, за поклоном поклон.
Я под гору мимо - пасхальным яйцом
С душой-погремухой, прожженной до дыр.
Мальчоночья песня плывет над крыльцом,
Больна, как земля, и несчастна, как мир.

Но вот он поднимет глаза на собор
И снова увидит под бледным крестом
Не купол, в котором сплетается хор,
А в сече помятый отцовский шелом.
Я под гору мимо - пасхальным яйцом
С душой погремухой, прожженной до дыр,
И жжет мне затылок огромный шелом -
Больной, как земля, и несчастный, как мир.

А небо молчит. Под высоким крестом
Сиять куполам не одну сотню лет.
Но молния больше не вспыхнет копьем,
Копьем Пересвета в зияющей мгле.
Я под гору мимо - пасхальным яйцом
С душой погремухой, прожженной до дыр,
А мальчик поет, разлученный с отцом,
Больной, как земля, и несчастный, как мир.

* * *

Как на Доне, на Дону кошка сцапала луну.
Стала в небушке дыра, из дыры - Иван-дурак.
Вылетает на коньке, на Коньке на Горбунке.
И летит Иван-дурак через время, через мрак.

Он летит над быльем, над болотиной,
Над соломенным чучелом родины,
Защищающим мертвый пустырь,
Как последний донской богатырь.

Он летит над дремучей околицей,
Над запойною русскою вольницей,
А в лицо - то исчадье болот,
То кирпич с омертвелых широт.

Он летит над угрюмыми хатами,
Над сиротскими злыми заплатами.
Над старушьими бельмами глаз,
А бельмо - то Афган, то Кавказ.

Как на Доне на реке билась звездочка в муке.
Но была то не звезда, а старушечья слеза.
И летел Иван-дурак через время, через мрак.
Над высоким бережком, сквозь игольное ушко.

Плен
Посвящается Е.Родионову

Эй, избушка, ну скрипни же дверью,
Я устал от дороги ночной!
Говоришь, в гости к дядьке Кощею
Отходили Иваны давно?

Отчего же твоя взгляд так рассеян?
А вот что ты мне скажешь в ответ:
Русский больше чем русский в Расее,
И совсем ни при чем здесь поэт.

Эту истину быль предвещала.
Перед пленными каркал Хаттаб:
"Эй, ишачье дерьмо, федералы,
Че молчим, говорю, нету рта?"

Тут он крестик нательный увидел
На одном из курносых бойцов:
"Ты зачем так Аллаха обидел?" -
И приблизил воронье лицо.

"Ну-ка живо сними, желторотый!" -
Бросил фразу, как щенарю кость.
А в ответ словно эхо: "Пошел ты!.." -
С обескровленных губ сорвалось.

Тот, кто выжил, забудет едва ли
Этот взгляд и предсмертную речь,
Как живому ему отрезали
Белокурую голову с плеч.

Но и это не все, в зону мрака
Мать солдата дорогу нашла,
И услышал Хаттаб: "Что, собака?" -
И увидел, как дрогнула мгла.

Эй, избушка, ну скрипни же дверью,
Я устал от дороги ночной.
Говоришь, в гости к дядьке Кощею
Отходили Иваны давно?

Эй, тебе ли бояться распада!
Говоришь, одолели снега?
Ну-ка, к лесу ворочайся задом,
Просыпайся, старуха Яга!

Солдатский лес

Щетиною дикого леса
Вернутся они в свой черед.
И ветер военным оркестром
По кронам вихрастым пройдет.

По лесу петляя коварно,
Чалму размотает тропа,
И вспомнит чащоба плацдармы,
Тела в неподъемных гробах.

И сосны заплачут смолою,
Березы по крепи земли
Пойдут забинтованным строем
В глазах замутненных моих.

Пехота шагнет тополями,
В броске даже черта сильней,
И пни загремят костылями
Убого торчащих корней.

Валежники сломанных судеб
Лохматой толпой побредут,
Дуплом, как простреленной грудью,
Закроет урочище дуб.

Я, прячаьс в дремучей сторожке,
Услышу, как ночью глухой
Вдруг стукнет по-вдовьи в окошко
Рябина девичьей рукой.

Сны ветерана

Я снов давным-давно уже боюсь,
Там шепчутся медсестрами березы,
Кричит губами мамиными Русь
Распухшими, как будто от мороза.

И я там навзничь падаю в росу
И вижу, как взрывая тьму зарницей,
По небу павших воинов несут
Куда-то перелетные жар-птицы.

Там матерятся ротные в чаду,
Там цедит смерть ребячью кровь из блюдца,
Там я за командирами иду.
Иду, иду, иду, чтоб не проснуться.

Кричу, и криком полнятся поля,
Там с дедом мы плечом к плечу в атаке.
И вижу, как берет меня земля,
Еще не разучившегося плакать.

Я снов давным-давно уже боюсь.
В них шепчутся березами медсестры.
Глазами мамы выплакалась Русь,
Глазами сына смотрит Русь на мертвых.

Студент

Под небом плащ на спичечных ходулях
Идет-бредет земным талантом, осью.
Готов взять выстрел просто так, за дуло
И дождь ударить за волосы оземь.

И голова, как шар земной, просторна.
Вместилище наук, страстей и смеха.
Вокруг него богами воздух полон,
Как юность - грецким праздничным орехом.

И что ему гробницы и столицы,
Когда вся жизнь в надломленной сирени,
Когда он тени узнает по лицам
И лица узнает легко по тени,

Когда он моет голову простудам
И сушит ветром перед вечеринкой.
Он знает цену чудесам и чудам,
Ворвавшимся в одолженных ботинках.

Он знает цену мартовским подножкам,
Когда в груди скворешня оживает.
Он лучше всех знаком с далеким прошлым
И о грядущем лучше всех он знает.

Он в колесе не погнутая спица.
Всегда на пике и всегда у края.
А рядом с ним, как на хвосте плотвица,
Идет его подруга боевая.

* * *

Он пойдет по дорогам в рогоже,
Как в последний безумный надрыв,
И воскликнет нечаянно: "Боже!" -
Вдруг на гвоздь вековой наступив.

Николаевский, ржавый, железный
Пригвоздит его к черной земле,
И услышит он поскрип тележный
В наступившей откуда-то мгле.

Проскрипит по ухабам телега
Стоном родины - это ли сон?
Вдруг из тьмы, из грядущего снега
Понесется в него колесо.

Окантовкой царапнет одежду
И, отринувшись, в круг заключит.
Это пятое - сохни, надежда,
Вой по-волчьи, по-вдовьи кричи.

Быть ему среди тех в этой жизни,
Кто с тоскою глядит в небеса.
Кто навек пригвожден был к Отчизне
В круге пятого колеса.

Версия для печати